асаучи
ранееПродолжаем танцы на столах. Первая встреча с занпакто — абсолютный кинк. Хочется когда-нибудь и нарисовать, но виньетки хочется больше.
Хирако|Саканаде, около 350 слов. Может быть слегка неприятно. И меня почему-то чарует тот факт, что у Саканаде гарда похожа на песочные часы.
пустое всплывает вверхБольшие пальцы ног у неё искривлены не в ту сторону, а ногти на них — голубовато-серые, с тёмными кровоподтёками. Обломанные под корень. Шинджи замечает это, когда она разувается и переступает босыми ногами по камню.
На камень сыплется розовый песок.
Шинджи поднимает голову. Нет, не показалось. Песок сыплется из её живота.
Его занпакто стеклянная от ключиц до лобка, из-под низко спущенного оби на солнце поблёскивает серебряная кайма. В трещину на животе можно просунуть палец. Что за дерьмо, думает Шинджи весело; я хотел меч, зачем мне разбитые песочные часы?
Но вместо этого он говорит:
— Зачем ты разулась, сестрёнка?
"Сестрёнка" склоняет голову к плечу и улыбается. Её зубы тоже стеклянные, глазам становится почти больно.
— Угадай, глупый Шинджи.
— Я пришёл не в загадки с тобой играть. Отвечай быстрее, пока вся не высыпалась. У тебя кончается время.
Она смеётся, щеря на солнце ослепительные неровные осколки. Как только губы в кровь не разодрала, думает Шинджи, содрогаясь. Он не знает, чего в нём больше: отвращения или разочарования.
— Пустоголовый Шинджи, который уверен, будто время может кончиться! Тебе будет трудно. Придётся поумнеть. Или твоя пустая голова всё время будет всплывать пузырём!
— Что? — бормочет Шинджи.
Она смеётся снова. Песок сыплется. Серебряная кайма дрожит и переливается, как огни святого Эльма — те, что Шинджи видел когда-то у берегов Англии, когда ещё был жив.
— Глупый Шинджи, который думает, что существует "когда" и "где"! Я скажу тебе, зачем я разулась. Я не люблю пыльные следы от варадзи на небе.
— Что-что?
Она смеётся в третий раз, а потом земля ударяет ему в затылок, а небо опрокидывается под ноги — нежное и изумлённое, как глаза любимой девушки.
— Я умер, — говорит он, раскинув руки на камне. Небо снова там, где ему полагается быть, и левая рука почти вспомнила, что она не правая. — Ты мне череп разбила. Ищи теперь себе другого шинигами.
Саканаде фыркает и ерошит ему чёлку босой ногой. Иссиня-чёрная кровь из-под ногтей пачкает Шинджи лоб.
— Привыкай! Говорят, на небе трудно удержаться только первую тысячу лет. Недолго, если не воспринимать календарное время всерьёз.
Приподняв голову, Шинджи видит струйку розового песка, уходящую вверх и тающую в кипящем молоке солнечного зенита.
Не воспринимать всерьёз.
Ему начинает нравиться.
Тоусен|Сузумуши, около 550 слов, чуть-чуть крипота. Я думала об этом почти два месяца, теперь я наконец-то это записала и очень надеюсь ПЕРЕСТАТЬ об этом думать.
всё изменитсяТеперь всё по-другому.
Теперь она чаще спит в ножнах, чем поёт, хотя кругом полно Пустых — тысячи и тысячи чёрных разверстых ртов, Сузумуши чует их даже сквозь сон. Она так и не смогла понять, почему они не боятся её, и Канаме не смог объяснить. Только повторял смешное, бессмысленное:
— Мы дома, Сузумуши, здесь не нужно никого убивать.
Сперва она злилась на него за эти слова. А потом стала по ним скучать, потому что Канаме перестал произносить даже их.
Его рука всё ещё тепла, когда лежит на рукояти, но он больше не говорит с Сузумуши. Для него что рукоять, что чашка с чаем или подлокотник — всё равно. Наверное, у него много других дел, раз уж теперь не нужно никого убивать — этого он и хотел всю жизнь, верно? Сузумуши очень пытается понять. Сузумуши очень пытается не ненавидеть его за это.
— Наступил мир? — спрашивает она у Кьёки, потому что кроме неё, спросить не у кого: Шинсо бешеная и кусается, а с мечами этих... этих... голодных, в масках... нет, лучше и не думать о том, чтобы с ними заговорить.
Кьёка медленно моргает и поворачивает голову с огромными полупрозрачными глазами. В её зрачках плывёт туман. Увидеть что-то сквозь него невозможно, но беды в этом нет: Кьёка Суйгецу всегда смотрит только внутрь самой себя.
— Мир?
— Мир, — повторяет Сузумуши терпеливо. В последние дни Кьёка слишком сонная, будто ей трудно ворочать мыслями. — Мы больше ни с кем не сражаемся? Больше не убиваем Пустых?
— Твой хозяин так тебе и не рассказал, да?
Сузумуши леденеет, но больше из Кьёки не выбить ничего.
Ночью она ждёт Канаме в темноте, в зарослях папоротника, где в змеиных яйцах вызревают сны. Она ждёт и ждёт, но его нет — и, устав и отчаявшись, она начинает надкусывать кожистую плёнку на яйцах.
У снов вкус солёной воды, и только.
С некоторых пор Канаме решил, что спать по ночам ему больше не надо.
"Я глупа", — думает она, перемалывая хитиновыми жвалами плёнку последнего яйца. — "Как же я глупа. "Всё изменилось" — как бы не так! Всё меняется. И он ничего мне об этом не расскажет".
Там, где была змеиная кладка, остаётся пятно чёрной земли. С шелестом расправив стеклянные крылья, Сузумуши поднимается в воздух. Ей всё-таки чуточку стыдно за то, что она сделала, и не хочется смотреть вниз.
Но, даже глядя в небо, на периферии зрения она продолжает видеть чёрное пятно.
Более того: она не уверена, что не видела его до этого. Может быть, оно появилось тут раньше. Может быть, оно было тут давно.
"Поговори со мной. Пожалуйста".
"Чего ты хочешь?" — спрашивает Канаме мысленно, и его ладонь на рукояти тепла, и Сузумуши почти верит, что всё снова будет как раньше.
"Я твой меч. Я хочу остаться твоим мечом, и я не хочу быть одна".
"Разве ты одна?"
"Я смогу ещё когда-нибудь спеть для тебя?" — отвечает она вопросом на вопрос.
На миг Канаме задумывается. А потом крепче стискивает рукоять — как стискивал бы руку, если бы они только снова могли держаться за руки.
"Да. Конечно. Всё будет хорошо, я обещаю, и мы споём вместе, и ты никогда не будешь одна. Нужно только верить мне, не задавать вопросов и чуть-чуть подождать".
Сузумуши пытается ему верить. Сузумуши больше не задаёт вопросов — ни о том, почему нельзя убивать Пустых, ни о том, почему Канаме перестал спать, ни о том, что это за чёрное пятно и зачем оно растёт так быстро. Она почему-то уверена, что Канаме знает о нём.
Что Канаме не боится его.
Что Канаме многое мог бы о нём рассказать.
Сузумуши тоже никогда не боялась ничего чёрного, но дело не в том, что оно чёрное. Иногда (и чем дальше, тем чаще) ей кажется, что оно ещё и глубокое.
И оно знает, что Сузумуши знает, что оно здесь.
"Не бойся", — говорит Канаме, когда вспоминает, что у него есть меч. — "Я обещал, мы споём вместе".
Хирако|Саканаде, около 350 слов. Может быть слегка неприятно. И меня почему-то чарует тот факт, что у Саканаде гарда похожа на песочные часы.
пустое всплывает вверхБольшие пальцы ног у неё искривлены не в ту сторону, а ногти на них — голубовато-серые, с тёмными кровоподтёками. Обломанные под корень. Шинджи замечает это, когда она разувается и переступает босыми ногами по камню.
На камень сыплется розовый песок.
Шинджи поднимает голову. Нет, не показалось. Песок сыплется из её живота.
Его занпакто стеклянная от ключиц до лобка, из-под низко спущенного оби на солнце поблёскивает серебряная кайма. В трещину на животе можно просунуть палец. Что за дерьмо, думает Шинджи весело; я хотел меч, зачем мне разбитые песочные часы?
Но вместо этого он говорит:
— Зачем ты разулась, сестрёнка?
"Сестрёнка" склоняет голову к плечу и улыбается. Её зубы тоже стеклянные, глазам становится почти больно.
— Угадай, глупый Шинджи.
— Я пришёл не в загадки с тобой играть. Отвечай быстрее, пока вся не высыпалась. У тебя кончается время.
Она смеётся, щеря на солнце ослепительные неровные осколки. Как только губы в кровь не разодрала, думает Шинджи, содрогаясь. Он не знает, чего в нём больше: отвращения или разочарования.
— Пустоголовый Шинджи, который уверен, будто время может кончиться! Тебе будет трудно. Придётся поумнеть. Или твоя пустая голова всё время будет всплывать пузырём!
— Что? — бормочет Шинджи.
Она смеётся снова. Песок сыплется. Серебряная кайма дрожит и переливается, как огни святого Эльма — те, что Шинджи видел когда-то у берегов Англии, когда ещё был жив.
— Глупый Шинджи, который думает, что существует "когда" и "где"! Я скажу тебе, зачем я разулась. Я не люблю пыльные следы от варадзи на небе.
— Что-что?
Она смеётся в третий раз, а потом земля ударяет ему в затылок, а небо опрокидывается под ноги — нежное и изумлённое, как глаза любимой девушки.
— Я умер, — говорит он, раскинув руки на камне. Небо снова там, где ему полагается быть, и левая рука почти вспомнила, что она не правая. — Ты мне череп разбила. Ищи теперь себе другого шинигами.
Саканаде фыркает и ерошит ему чёлку босой ногой. Иссиня-чёрная кровь из-под ногтей пачкает Шинджи лоб.
— Привыкай! Говорят, на небе трудно удержаться только первую тысячу лет. Недолго, если не воспринимать календарное время всерьёз.
Приподняв голову, Шинджи видит струйку розового песка, уходящую вверх и тающую в кипящем молоке солнечного зенита.
Не воспринимать всерьёз.
Ему начинает нравиться.
Тоусен|Сузумуши, около 550 слов, чуть-чуть крипота. Я думала об этом почти два месяца, теперь я наконец-то это записала и очень надеюсь ПЕРЕСТАТЬ об этом думать.
всё изменитсяТеперь всё по-другому.
Теперь она чаще спит в ножнах, чем поёт, хотя кругом полно Пустых — тысячи и тысячи чёрных разверстых ртов, Сузумуши чует их даже сквозь сон. Она так и не смогла понять, почему они не боятся её, и Канаме не смог объяснить. Только повторял смешное, бессмысленное:
— Мы дома, Сузумуши, здесь не нужно никого убивать.
Сперва она злилась на него за эти слова. А потом стала по ним скучать, потому что Канаме перестал произносить даже их.
Его рука всё ещё тепла, когда лежит на рукояти, но он больше не говорит с Сузумуши. Для него что рукоять, что чашка с чаем или подлокотник — всё равно. Наверное, у него много других дел, раз уж теперь не нужно никого убивать — этого он и хотел всю жизнь, верно? Сузумуши очень пытается понять. Сузумуши очень пытается не ненавидеть его за это.
— Наступил мир? — спрашивает она у Кьёки, потому что кроме неё, спросить не у кого: Шинсо бешеная и кусается, а с мечами этих... этих... голодных, в масках... нет, лучше и не думать о том, чтобы с ними заговорить.
Кьёка медленно моргает и поворачивает голову с огромными полупрозрачными глазами. В её зрачках плывёт туман. Увидеть что-то сквозь него невозможно, но беды в этом нет: Кьёка Суйгецу всегда смотрит только внутрь самой себя.
— Мир?
— Мир, — повторяет Сузумуши терпеливо. В последние дни Кьёка слишком сонная, будто ей трудно ворочать мыслями. — Мы больше ни с кем не сражаемся? Больше не убиваем Пустых?
— Твой хозяин так тебе и не рассказал, да?
Сузумуши леденеет, но больше из Кьёки не выбить ничего.
Ночью она ждёт Канаме в темноте, в зарослях папоротника, где в змеиных яйцах вызревают сны. Она ждёт и ждёт, но его нет — и, устав и отчаявшись, она начинает надкусывать кожистую плёнку на яйцах.
У снов вкус солёной воды, и только.
С некоторых пор Канаме решил, что спать по ночам ему больше не надо.
"Я глупа", — думает она, перемалывая хитиновыми жвалами плёнку последнего яйца. — "Как же я глупа. "Всё изменилось" — как бы не так! Всё меняется. И он ничего мне об этом не расскажет".
Там, где была змеиная кладка, остаётся пятно чёрной земли. С шелестом расправив стеклянные крылья, Сузумуши поднимается в воздух. Ей всё-таки чуточку стыдно за то, что она сделала, и не хочется смотреть вниз.
Но, даже глядя в небо, на периферии зрения она продолжает видеть чёрное пятно.
Более того: она не уверена, что не видела его до этого. Может быть, оно появилось тут раньше. Может быть, оно было тут давно.
"Поговори со мной. Пожалуйста".
"Чего ты хочешь?" — спрашивает Канаме мысленно, и его ладонь на рукояти тепла, и Сузумуши почти верит, что всё снова будет как раньше.
"Я твой меч. Я хочу остаться твоим мечом, и я не хочу быть одна".
"Разве ты одна?"
"Я смогу ещё когда-нибудь спеть для тебя?" — отвечает она вопросом на вопрос.
На миг Канаме задумывается. А потом крепче стискивает рукоять — как стискивал бы руку, если бы они только снова могли держаться за руки.
"Да. Конечно. Всё будет хорошо, я обещаю, и мы споём вместе, и ты никогда не будешь одна. Нужно только верить мне, не задавать вопросов и чуть-чуть подождать".
Сузумуши пытается ему верить. Сузумуши больше не задаёт вопросов — ни о том, почему нельзя убивать Пустых, ни о том, почему Канаме перестал спать, ни о том, что это за чёрное пятно и зачем оно растёт так быстро. Она почему-то уверена, что Канаме знает о нём.
Что Канаме не боится его.
Что Канаме многое мог бы о нём рассказать.
Сузумуши тоже никогда не боялась ничего чёрного, но дело не в том, что оно чёрное. Иногда (и чем дальше, тем чаще) ей кажется, что оно ещё и глубокое.
И оно знает, что Сузумуши знает, что оно здесь.
"Не бойся", — говорит Канаме, когда вспоминает, что у него есть меч. — "Я обещал, мы споём вместе".
@темы: Мечи-кладенцы, Bleach
-
-
01.09.2015 в 00:02Саканаде вообще удивительно интересный занпакто. Сама концепция.
-
-
01.09.2015 в 00:25Саканаде вообще удивительно интересный занпакто. Сама концепция.
Да, прям люблю. И это мы только шикай видели!
-
-
01.09.2015 в 00:43Казалось бы, куда ещё расширяться. Может, правда время.
-
-
01.09.2015 в 08:29Может, правда время.
КАК я на это надеюсь! Ну, по крайней мере, это было бы ожидаемо. И удобно. Противник думает, что прошёл один миг, а на деле...
Другое дело, что такой читерский банкай Хирако бы сразу к Айзену применил, чтоб увеличить шансы на победу. А он не. Так что, по ходу, это только мои мечты
-
-
01.09.2015 в 09:03Не воспринимать всерьёз. Ему начинает нравиться.
Этот девиз он явно пронёс по жизни :-)
что такой читерский банкай Хирако бы сразу к Айзену применил, чтоб увеличить шансы на победу
А вдруг всё же применил?
-
-
01.09.2015 в 09:25А вдруг всё же применил?
Ну, Саканаде вроде как воздействует не на сам континуум, а на субъективные ощущения противника, так что отмотать реальное время она бы не смогла. Хотя кто знает, что там на самом деле за способности; у Уноханы шикай и банкай вообще никак логически не связаны, и ничего
-
-
01.09.2015 в 10:57Мог не, зная, что находится под действием Кёоки. Мало ли, кого бы реально задел. Но, боюсь, вряд ли.
Извиняюсь, но неверно.
-
-
13.10.2015 в 01:15-
-
13.10.2015 в 01:29Интересная студия, вдохновляет на мысли. Возможно, маловато тематики справедливости, но это у меня могло от ЗВ остаться - можно будет сравнить потом, Вы кстати написали свою Сузумуши до.
Нравится форма.
-
-
14.10.2015 в 00:43Xander M.,
Занятно, что все трое женщинами представились, нечастое всё-таки явление по меркам мира.
По ходу, у меня с занпакто, как у англичан с кораблями — по умолчанию "она", если не указано иное
Возможно, маловато тематики справедливости
Вот проблема в том, что моей фанонной Сузумуши в конкретный отрезок времени вообще не до Тоусеновской справедливости
На самом деле, меня прям дрожь берёт, когда пытаюсь представить, как всё дальнейшее ощущалось с точки зрения занпакто. Что там от целостности личности осталось, и т.д. Сюда же — Кьёка, которая стала просто не нужна Айзену и разрушилась. Бррр.
И спасибо %)
-
-
14.10.2015 в 01:25Своя, что интересно, если меч = ты сам. А ещё вопрос, останавливается ли дух меча в развитии, можно ли его "перерасти" - или он изначально, напротив, может воплощать то, к чему ты придёшь под конец? Аррр, не тема - золотая жила размышлизмов.
Они одновременно и твоё отражение, и твой самый преданный соратник. Полагаю, в случае с этими господами намекает.
-
-
14.10.2015 в 14:36Тут вообще сложно всё. Канон что дышло, куда повернёшь — туда и вышло. Мне нравится думать, что суть занпакто — штука, которая растёт из твоей силы, из самой способности взять меч в руки, и драться, и победить. И эта штука, вероятно, даже первичнее, чем разум. То есть это часть тебя, но всё-таки не совсем ты; оно древнее, и у него могут быть свои взгляды на то, что ты делаешь с вашей жизнью
А ещё вопрос, останавливается ли дух меча в развитии, можно ли его "перерасти" - или он изначально, напротив, может воплощать то, к чему ты придёшь под конец?
Ну если не брать Зангецу, который всех наебал... я думаю, меч в каком-то смысле растёт вместе с тобой
Полагаю, в случае с этими господами намекает.
ВОТ ДА.
-
-
14.10.2015 в 22:10Точно известно, что меч получает банкай вместе и параллельно с владельцем, но отражается ли это на личности. А обычная жизнь, если долгая и/или насыщенная. Не удивлюсь, если так. Айзен сам не дурак, должен видеть определённую мелочность в своих масштабных многоходовках, но, помилуйте, не может же он признать перед собой слабость.
Скажи мне, как ты относишься к мечу, и я скажу, кто ты.